Тип цивилизации и первоэлементы культуры

Нехватка археолого-антропологических данных способствовала появлению большого количества литературы, сконцентрированной на мировоззренческих вопросах начала культуры и общества. Описанию верхнепалеолитического человечества отводится второстепенная роль, а между тем историко-культурная реконструкция эпохи могла бы повлиять на ход дискуссий.

Изучение доисторической ойкумены свидетельствует не только о распределении древнейших сообществ в пространстве и времени, но косвенно — и о характере и силе связующих их нитей. Можем ли мы говорить о нижнепалеолитическом культурном типе как фундаменте духовно-психического единства будущего человечества или перед нами группы бродячих охотников, избегающих чужаков? Куда уходят корни основных мировых цивилизаций и на какой глубине залегает пласт их сродства? Ответы не могут быть умозрительными, так или иначе они зависят от понимания дифференцированности и единства культурно-социального пространства палеолита.

Сложилось представление о локальности раннего исторического процесса, который был связан с двумя первичными очагами антропогенеза и расообразования, восходящими к нижнему палеолиту. Гипотеза децентризма², сменившая гипотезу широкого моноцентризма¹³, помещает человечество в двух локусах: афро-европейском и азиатском. Между двумя первичными очагами поддерживаются контакты, а внутри — формируются культурно-территориальные провинции со своим расовым, технологическим, хозяйственным типом. В позднем палеолите с обитателей приледниковой Европы (так называемый кроманьонский человек) выражены черты европеоидной расы, в южном Средиземноморье — негроидной, на Востоке ойкумены — монголоидной. Следует сказать и о едином хозяйственно-культурном типе с устойчивыми локальными особенностями. Последние перейдут в своеобразие исторических цивилизаций. Преемственность иногда столь велика, что можно говорить, например, о неолитическом налете традиционной китайской цивилизации*.

Но если «неолитический комплекс» исторических цивилизаций достаточно нагляден и его можно вычленить из неолитической революции (земледелие, животноводство, большие постоянные поселения, союзы племен и народностей, смыкающие ойкумену в сплошной антропосоци-альный покров Земли), то верхнепалеолитический комплекс нашей ментальности очертить труднее, он разорван, локален, погружен в узкие ниши местных культур и в то же время скрыт от взгляда как «бессознательная», «глубокая» основа современности.

* «Странную картину представляет собой эта огромная страна, еще вчера представлявшая собой лишь едва изменившийся живой осколок мира, таким, каким он мог быть десять тысяч лет тому назад. Население не только состоит из земледельцев, но в основном организовано согласно иерархии территориальных владений, а император фактически является никем иным, как самым крупным землевладельцем. Народ, специализирующийся на выделке кирпичей, фарфора и бронзы и превративший в суеверие изучение пиктограмм и созвездий, конечно, невероятно рафинированная цивилизация, но не меняющая методов с начала своего существования. В конце XIX века — еще неолит, не обновленный, как в других местах, а просто бесконечно усложненный, не только по тем же линиям, но в том же плане, как будто он не мог оторваться от той Земли, где сформировался»¹⁴.

Из этого темного пятна выходят сквозные пунктиры любой духовной организации: язык, верования, изобразительная и пластическая образность, графический символизм.

Нет сомнений, что эти атрибуты Homo sapiens, возникшие в позднем палеолите, каким-то образом выводимы из типа ископаемой цивилизации, способа жизни людей. Частые упоминания «революции», «переворота», «скачка» применительно к этому этапу первобытности не должны заслонить того факта, что перед нами отрезок истории продолжительностью в 20—30 тыс. лет. И если все это время у обитателей приледниковой зоны обнаруживается преемственность физического облика, индустрии, быта, художественных стилей, то, очевидно, можно говорить о глубокой устойчивости сложившейся здесь антропокультурной системы. Это охотничья цивилизация не только в смысле преобладающей производственной активности и хозяйственной основы, но и как мироотношение, человеческий склад, эстетическая и этическая традиции. Охотничья цивилизация — редкая для истории и культурологии тема, в отличие от возникших в неолите земледельческой (крестьянской) и скотоводческой (кочевой) цивилизации (не говоря уже о городской, индустриальной, постиндустриальной). Это и понятно. Известные нам группы лесных промысловиков — или осколки древнейшего охотничьего мира, отставшего от прогресса, или неудачники, вытесненные в чашобы более сильными соперниками, или звероловы, совмещающие свою деятельность с другими занятиями. Но охотничьи сообщества, безраздельно господствующие над континентами и ведущие постоянную борьбу с крупными и опасными животными, нельзя назвать жалкими. Вечные преследователи и ловцы, своей энергией, выносливостью они превосходили людей более спокойных занятий. «Надо суметь почувствовать всю сверхчеловечность или, вернее, звериность их дикой энергии»⁸. Наиболее динамичными и темными сторонами человеческого поведения культура обязана эпохе, о которой можно сказать «не человеческое, слишком человеческое, а звериное, слишком звериное»*.

Разумеется, пещерное, хищное подполье сознания — слишком расхожий и ненаучный сюжет. Но едва ли можно обойтись без характеристик охотничьего мироотноше-ния при объяснении магии — первоосновы духовной культуры верхнего палеолита и вместе с тем суггестивного комплекса. Теории магии трактуют отношения последней к религии и тяготеют к двум полюсам: на одном магия определяется как практическое демоническое действие, несовместимое с религией, на другом — сливается с ней. Впрочем большинство авторов, признавая, что магия — это древнейшие верования, таким образом сталкиваются с противоречием: верование и одновременно действие, ибо в любом колдовстве активные манипуляции и движения на первом месте, без этого оно не существует. Когда Ж.-П. Сартр пишет, что магия — это идеальное квазидействие²⁵, то имеет в виду представление о магии.

Древнейшее идеальное удвоение мира, видимо, базировалось на сумме образов, возникающих в движении и обслуживающих его. Избавив передние конечности от опорных функций, эволюция наделила человеческое тело новыми степенями двигательной свободы. Множество моторных комбинаций, доступных человеку, требует психофизиологической регуляции, в том числе с помощью образов ближайшего представимого или более отдаленного действия. Отсюда возникает двигательная фантазия, первичный координатор человеческих проектов, еще до-сознательных и погруженных в моторную активность. А. Гелен, исследовавший роль сенсомоторики в становлении человека и его культуры на основе понятия «разгрузки», пишет об этом так: «Движения рук, первоначально обремененные задачами перемещения, теряют их с обретением вертикального положения. Во множестве игровых, обиходных, осязательных и хватательных движений они проиграли огромное количество комбинаций и вариаций в прямом контакте с самими вещами. Но это значит: они не совершили действий в собственном смысле слова, заранее запланированной работы. Только когда развернуто поле проектов фантазии, все вариации и комбинации могут быть спроектированы заново, «в представлении», в воображаемой картине движений и ситуаций, а само реальное движение становится направляемым, вторично вводимым рабочим движением»⁵.

Психология магии не претендует на разъяснение содержания и социальных функций древнейшего ритуала, т. е. не подменяет религиоведения. Модель телесного действия, порождающего образцы и знаки, очерчивает ядро древнейшего психокультурного комплекса, который до сих пор дает основу множеству социальных практик. Этот универсальный суггестивный и сенсомоторный механизм весьма условно может быть назван магическим. В той степени, в которой он включается в обслуживание конкретных социальных функций и производство определенных верований, картин мира, можно говорить об исторических разновидностях магии, магии как предрелигии, чернокнижии, оккультной практике и т. д. Но в самом начале, как известно, стоит охотничья магия.

Все исследователи первобытной культуры признают, что палеолитические изображения — это аксессуары ритуала. Охотничья магия репетирует появление добычи и овладение ею. Но, разумеется, сводить действо к тренировке невозможно: эта вторая реальность, создаваемая на ходу, воспринимается как подлинная, первая, реальность. Антиципация и смысл события инсценируются и представляются фактурно, натуралистически. «Переосмысляя реальность, это общество начинает компоновать новую реальность, иллюзорную, в виде репродукции того же самого, что оно интерпретирует. Это и есть то, что мы называем обрядом, и что в мертвом виде становится обычаем, праздником, игрой и т. д. Мышление, орудующее повторениями, является предпосылкой к тотемистическому мировоззрению, в котором человек и окружающая действительность, коллектив и индивидуальность слиты, а в силу этой слитности и общество, считающее себя природой, повторяет в своей повседневности жизнь этой самой природы, т. е., говоря на нашем языке, разыгрывает свечение солнца, рождение растительности, наступление темноты»¹⁷.

Вычленение содержания первичного магического действия приводит к определениям древнейшего охотничьего культа — тотемизма. Тотемизм — вера в животных-прародителей (в меньшей степени — растения и силы природы). Трактовка тотемизма как первобытной системы классификации²⁴ не противоречит религиоведческому пониманию этого многофункционального явления.

Реконструкция позднепалеолитических культур имеет гипотетический характер и в значительной степени основывается на этнографических аналогиях. Наиболее часто жителей верхнего палеолита сопоставляют с австралийскими аборигенами. Австралия — классический пример тотемизма и магии. Следует, однако, учитывать, что коренные жители континента до прихода европейцев уже перешли от палеолита к мезолиту. У обитателей прилед-никовых пещер Европы культ животных-предков, скорее всего, носил примитивную форму «пратотемизма».

В нижнепалеолитической картине мир образа человека заслонен фигурой зверя, человеческое и животное сливаются. Идентификация со зверем современной личности является патологией, атавизмом, который, однако, имеет достаточно определенный исторический адрес. «Жутко живые магические образцы пещерников говорят о расцвете симильного колдовства»⁹. По Дж. Фрэзеру, си-мильная (контагиозная) магия основана на том, что физическому воздействию подвергается изображение или фигурка объекта колдовства. Таким образом, точность изображения здесь имеет значение. При так называемой парциальной магии, действующей по принципу pars pro toto (часть равна целому), изображение не требуется, но необходимо иметь что-то от предмета чаровства (клочок одежды, волос, слюну и т.д.)¹⁸. «Европейский пратоте-мизм, с его странной иконографией, звериными танцами и волшебными трещотками, нерасторжимо перевит с колдовством, причем с симильным гораздо сильнее, чем с парциальным¹⁹. «Ритм общей работы, таинственный успех коллективного труда в области, где индивид бессилен, гипноз толпы — все это, как и многое другое, укрепило веру в непобедимую мощь колдовских заклинаний, церемоний, как и в развитии языка; главную роль в эволюции магии играло коллективное творчество»¹¹.

Стоит добавить к этому панегирику «кипящим необузданной энергией охотничьим сообществам», «могучим звероловам и неутомимым бродягам палеолита», что магическая имитация жизни не только сфокусировала в себе лучи восходящего сознания, но и послужила культурной проформой, в которой до времени только и могли существовать более молодые способы отражения мира: религия, искусство, наука.

Происхождение символических систем в связи с архаическим ритуалом изучается в направлениях, ориентирующихся на синтез археологических и этнографических данных о магии, тотемизме и других первобытных верованиях с глубинной психологией (прежде всего К. Юнга). Верхний палеолит — эпоха, которая породила основные символы коллективного бессознательного, так называемые архетипы. У всех известных этнографии первобытных народов ритуал так или иначе слит с мифом, который можно рассматривать как объяснение, сценарий ритуального действия, однако допущение мифотворчества в палеолите слишком произвольно. Способность к сюжетосложению в этот период вообще оценивается довольно низко, что основано, в частности, на анализе изображений в пещерных галереях, где выделить какие-то композиционные принципы, за немногими исключениями, не удается. Фигуры размещаются хаотично, живописное пространство организуется присоединительной связью. «Столь существенная ограниченность плана изображения делала невозможной (во всяком случае, в изобразительном искусстве) передачу сюжета, некоторые факты, свидетельствующие об отношении палеолитического человека к настенной живописи, также заставляют думать о том, что древнейшие образцы изобразительного искусства и не преследовали цели передачи сюжета. Скорее в них лишь заготавливались некоторые шаблоны, указывавшие на какую-то совокупность объектов и отношений между ними, которые позднее могли оформиться в сюжет. Общие представления последующей эпохи послужили как бы магнитным полем, в котором поэтические заготовки каменного века заняли свое особое место в общей картине и, наконец, получили свое действительное значение»¹⁵.

Подобные семиотические интерпретации почти полностью отрицают за палеолитом способность к организации связной картины мира, сводя культурную роль целой эпохи к подготовке элементов для упорядоченной системы представлений. С этой точки зрения первую законченную модель космоса дает так называемое мировое дерево — композиция, поделенная на 3 пространственно-семантические зоны: верх (небо) — середина (земля) и низ (подземное царство). В трехчастную конфигурацию мира входят и нижнепалеолитические «заготовки», впрочем, обнаруживающие склонность к такой семантизации еще до эпохи мирового дерева. Копытные животные с палеолитических росписей становятся символами срединного царства, птицы — верхнего, рыбы и змеи — нижнего. Все, находящееся вне текстуально-семантической системы мирового дерева, относится к хаосу и доступно прочтению и пониманию только после введения в пределы правильных культурных интерпретаций и символов. «Понятие мирового дерева (или его образа — шаманского дерева) обозначает установление всех мыслимых связей между частями мироздания и прекращение состояния хаоса»¹⁶.

Указанная трактовка, однако, останавливается перед различием между изображением и знаком, т. е. она исходит из того, что любой образ является знаком и может быть прочитан по правилам определенной грамматики. Но собственная природа живописного натурализма палеолита в том и состоит, что образцы запечатлеваются «как есть», физиопластично, без всякой категоризации и семиотических определений! В акомпозиционной данности изображения воплощается принцип, который в противоположность семантическому и пространственному структурированию может быть назван точечным, динамичным, энергичным или перспективным представлением единичного события²⁰. В этой связи уместно вспомнить, что архетипы у К. Юнга являются энергетическими, а не пространственными сущностями.

Возникновение языка в позднем палеолите не вызывает сомнения. Вокальная коммуникация ископаемых гоминид перешла в членораздельную речь Homo sapiens под влиянием ряда обстоятельств антропологического, экологического, технологического, психосоциального характера. Иерархия этих причин далека от ясности и, разумеется, не охватывается отдельными гипотезами и теориями. Примером эволюционно-генетического обобщения данных антропологии, археологии, лингвистики, психологии может служить схема соответствия стадии развития культуры, морфологического типа и умственно-речевой деятельности гоминид, приведенная ниже. Как видно из таблицы, автор считает глоттогенез постепенным суммированием речемыслительных навыков, производимых от техники обработки камня.

Иначе представлено возникновение языка у Б. Ф. Пор-шнева¹². Коммуникация ископаемых гоминид разделена у него на 3 стадии: животной имитации, суггестации ископаемых людей и речевого общения Homo Sapiens, а каждый этап начинается отрицанием предыдущего и диалектическим скачком. Ведущим фактором антропогенеза является коммуникативное взаимодействие, а не труд. Скачок ко второй сигнальной системе Поршнев объясняет несовместимостью двух эволюционных ветвей на рубеже позднего палеолита и необходимостью психологической и культурной защиты более совершенных групп гоминид от менее развитых, но более суггестивных. Мысль Поршне-ва продолжает столь же захватывающие и, к сожалению, плохо обоснованные озарения Н. Я. Марра, который верил, что современный язык сменил «стандартизированный ручной язык», победивший еще более древний пан-томимомимически-звуковой⁶.

Другую группу теорий глоттогенеза можно назвать экологической. Здесь возникновение языка связывается с природно-климатическими изменениями позднего плейстоцена (примерно 70—10 тыс. лет тому назад) и образом жизни охотничьих сообществ этого периода. Существование древних людей в темных пещерах требовало усовершенствований звуковой коммуникации, преимущественно нюансировки сигналов призыва, опасности, введения уточнителей-модификаторов, характера, степени и близости угрозы. Эта стадия (досапиентная) обеспечивала стабильный набор призывов и сигналов у поздних неандертальцев (примерно 70—40 тыс. лет тому назад) и сменилась языком команд позднепалеолитических охотников (40—25 тыс. лет тому назад)²². Это — «век команд, когда уточнители, отделенные от самих призывов, могут изменять сами человеческие действия. В частности, по мере того, как люди все более переходят к охоте в холодном климате, давление отбора на группы охотников, контролируемых звуковыми командами, становится все сильнее»²³. Уточнение референтов (предметов) речи, отделение их от императивных и эмоциональных звукосочетаний приводит к появлению предложений, имеющих субъект и предикат, а следовательно, существительных. Первыми получают названия животные. «Итак, век имен для животных совпадает с началом их изображения на стенах пещер или на костяной утвари» и начинается 25—15 тыс. лет тому назад. Названия других предметов появляются позднее. Что касается обозначений человека, то эта стадия звукового процесса принадлежит следующей эпохе — мезолиту и другой цивилизации — уже не охотничьей (во всяком случае — не чисто охотничьей).

Мезолит

В среднем каменном веке, мезолите (8—5 тыс. лет назад для Европы) ледник откатывается к северу, затапливая Европу своими водами. В лабиринтах водных проток больше нельзя странствовать. Люди, если и не вполне оседают, то уходят недалеко, собирая водоросли, ракушки, рыбу на берегах морей и водоемов, а затем изобретают лодку. Охотничья жизнь, неоседлая, опасная, богатая приключениями, сменяется более спокойным существованием.

Мезолитические стоянки располагаются в дюнах и торфяниках. Выкопать временное убежище в мягком грунте нетрудно. Пещера, конечно, надежнее, но где ее отыщешь на равнине? А ставить солидное постоянное жилище человек еще не пытается. Изобретены лук и стрелы, приручена собака (она прибивается к человеку еще в палеолите), одомашнена свинья.

Свинье было чем прокормиться возле человека. Многие из открытых археологами стоянок этого времени представляют собой скопление пищевых отбросов — кухонные кучи. Иногда свалки имеют размеры до 300 м в длину и до 3 м в высоту.

Самые внушительные холмы объедков обнаружены в Дании. Есть в них кости дикого быка, оленя, лося, собаки, рыб, но больше всего — раковин. Съедобный моллюск — пропитание не ахти какое, но надежное. Собирают их на мелководье дети и женщины, пока мужчины охотятся и рыбачат. К концу мезолита женщина изобретает весьма полезный в домашнем хозяйстве глиняный горшок. На влажной глине кончиками пальцев можно нанести волнистые линии и палочкой — черточки. Для красоты и чтобы укрепить гончарное изделие магией. Так возникает орнамент — искусство женское. Могучих же зверей на скалах больше не рисуют: нет условий и надобности. Как писал известный французский археолог, у собирателей съедобных улиток и ракушек не было тех впечатлений, которые необходимы для изобразительного искусства. Они вели иную жизнь.

Охотники и рыболовы неолита

Зрелая и поздняя первобытность представлены неолитом (5—4 тыс. лет тому назад для наиболее развитых областей Средиземноморья). Это расцвет родового устройства, каменной индустрии. Особенно показательны среди орудий неолита прекрасно отшлифованные каменные топоры. С помощью этого шедевра каменного века первобытный человек мог быстро срубить дерево, построить дом, выдолбить лодку.

В неолите по способу хозяйствования человечество разделяется на две части. Одни продолжают заниматься собирательством, охотой и рыболовством — это присваивающая экономика, кое-где она достигает расцвета. Пример — тихоокеанское побережье Северной Америки до прихода европейцев. Море здесь богато лососем, который идет на нерест в пресные воды, запруживая русло рек. Местные индейцы в удачные сезоны заготавливали громадное количество рыбы. Охотились они и на морских выдр, тюленей, даже китов. В прибрежных лесах промышляли горных баранов, коз, оленей. Из животных они приручили только собаку, не знали гончарного дела и варили пищу в деревянных сосудах, бросая туда раскаленные камни. Зато умели делать хорошие прочные лодки, зачастую из целого ствола кедра. Зимой жили в больших деревянных домах без окон, с дымовым отверстием в крыше.

Из шерсти диких баранов и коз ткали плащи-накидки и рубахи. Сражались в панцирях из деревянных пластинок и деревянных шлемах в форме масок. Пленных обращали в рабство (чаще всего рабы были коллективной собственностью общины). Торговали друг с другом: рыбой, рыбьим жиром, мехами, украшениями из камня и кости, рабами. Среди индейцев северо-западного побережья Северной «Америки существовал обычай, называемый «по-тлач» (по-индейски — «дар»). Он состоял в том, что во время праздника богатые люди раздавали свое имущество; тем самым укрепляя репутацию и положение в общине (а

розданное частично возвращалось в виде ответных даров и услуг).

Эти промысловики были и необычайно искусными резчиками по кости и дереву. Колоритной приметой их деревень были столбы из целых стволов кедра, иногда высотой более 20 м. Столбы покрывались богатейшей резьбой, изображавшей тотемных предков и персонажей мифа. Возведение резной колонны было большим событием. Сооружение прославляло своего хозяина и увековечивало его память. Церемония сопровождалась потлачем, иногда человеческим жертвоприношением. Резные изделия индейцев имеют четкую вертикальную композицию. Вот четырехфигурная группа: в основании — кит, на нем стоит мужчина, на голове мужчины стоит женщина, на голове женщины сидит орел. Смысл этой пирамиды ясен: она символизирует мир и показывает его строение.

Человек сводит все знания в картину мира. Первое законченное представление о мире дает так называемое мировое древо. Иногда это действительно изображение дерева или столб, а иногда условная вертикальная композиция, поделенная на три части: верх (крона, небо) — середина (ствол, земля) — низ (корни, подземное царство).

У неолитических охотников и рыболовов образ мирового дерева разработан детально. Ведь их религия, особенно в северных тундрах и лесах — шаманизм. А шаману без мирового дерева не обойтись. Целитель и заклинатель, шаман посредничает между духами и людьми. Доведя себя до экстаза пением, пляской, возбуждающим напитком, он отправляется в воображаемое путешествие за душой больного, унесенной злым духом. По пути ему приходится вступать в поединки с одними духами и заклинать другие. Подразумевается, что шаман лезет по стволу дерева вверх и опускается вниз по корням. Шаманские ритуалы вместе с их объяснениями привязаны к вертикальному разделению мира и составляют своего рода религию мирового древа.

Земледельцы неолита

Священное дерево чтили не только охотники-шаманисты. В неолите появляется производящая экономика. Ее отрасли — земледелие и скотоводство. Земледелие появляется там, где плодородные почвы дают хороший урожай при самой примитивной обработке. Это преимущественно речные долины. Достаточно бросить горсть семян в плодородный ил и дождаться урожая. После этого можно перебираться на другое место. Первое земледелие — палоч-но-мотыжное и кочевое, но довольно скоро оно становится оседлым. В исключительных условиях речных пойм у земледельцев уже при неолитической технике появляются большие богатые поселения — деревни и городища, общины объединяются в племена, возникают государства. Примером цивилизации, зародившейся в каменном веке, является Древний Египет: первое тысячелетие его истории прошло почти без металла.

Но таких территорий на планете мало, они составляют не больше 1 % площади обитания человека. Чтобы освоить под пашню густые леса и засушливые степи, палкой-копалкой и мотыгой не обойдешься. Люди оседают, появляются новые отрасли хозяйства — скотоводство и земледелие. Люди неолита были скотоводами и землепашцами, т. е. крестьянами. Признаки крестьянского общества: аграрная экономика, ручной труд, племенная и общинная организация, в верованиях — анимизм. Анимизм означает всеобщее одушевление мира. Человек находил душу не только у животных, но и у растений, камней, природных стихий. Вся природа одушевлена и представляет собой сообщество родичей человека.